Не дождавшись ответа, она положила рюкзак на подоконник и стала рыться во внутренних карманах, приговаривая: «Сиги потеряла, вот это провал!».

Кто пошел по лестнице наверх, кто — в раздевалку за одеждой, чтобы перекурить и успеть к началу дискотеки. С подоконника был виден внутренний двор школы с иссиня-черными тенями на сугробах и зажженными окнами учительской и кабинета директора на втором этаже. София взглянула на Волобуеву и сразу поняла, что со спины к ним приближается Сергей.

Волобуева развязно, как сноха, улыбнулась, приобняла Софию и сказала шепотом: «Не подкачай, подруга», и затем громко — Сергею:

— Какие люди! У тебя сиг не найдется?

— Не балуюсь.

Со спины ей было приятно слышать его голос, а самого его не видеть, за неделю отсутствия он стал ей как будто чужим, какая-то недоговоренность установилась между ними. Казалось, сделай он первый шаг, или хотя бы попроси она его глазами сделать этот шаг — и начнется то, чего они оба так хотели. Но первый шаг не совершался. Может быть, у него кто-то оставался в Тюмени, может быть, София чувствовала, что он слишком хорош для нее — серой мышки, которая, удали из класса Свербицкую, станет в нем изгоем. Все расплывалось, снежинки из бумаги преувеличенно пластались на окнах, роняли блестки, их застигал вихрь первоклассников; разряженные, они взметали портфели и с ором бежали мимо них: волчки и лисы, снегурочки и ежики, пираты и зайцы. Не поворачиваться. Нет. Вдруг кто-то, ряженный зайцем, толкнул ее в бок, и она с улыбкой обернулась и столкнулась взглядом с Сергеем: пришлось продлить улыбку.

— Не знал, что ты сильна в славянском языке.

— Это же Софка, — вступилась Волобуева и продолжила хлопать себя по карманам.

— Спасибо, я как раз вчера читала об этом.

— Правда?

— Думаешь, я обманываю тебя?

— Нет, конечно, но иногда мне кажется, что я совсем не знаю тебя.

Ворот голубой рубахи расстегнут и поднят высоко, под нижней губой пробивается пушок, волосы цвета кофе со сгущенкой — красивый мальчик, но почему она не может просто так взять его за руку и стать счастливой? Почему только мысль о смерти ей кажется стоящей, а все остальное — несущественным, мелким?

— Бинго! Нашла! — закричала Волобуева, посмотрела отстраненно на них и сказала, — дети мои, я на перекур, можете меня не ждать, затянусь на пятьсек, — и сразу в зал.

Когда они остались вдвоем, София почувствовала неловкость и, подчиняясь ей, сухо спросила:

— Как твое здоровье?

— Как у быка, — пожал плечами Сергей, — единственно, меня мурыжили из-за Руслана.

— Опять?

— Ну, в этот раз не школьные ребята. Они мне по секрету сообщили, что Руслан — не один такой в городе.

— Не один пропал без вести?

— И без вести пропал, и из дома убежал, и вообще. Они испуганы больше моего. Так странно читать на их здоровых лбах растерянность.

Неожиданно Сергей взял ее за руку и поднял закатавшийся рукав свитера до локтя.

— Что ты делаешь?

— Просто показалось…

— Показалось что?

— Там как будто краска… как будто…

— Думаешь, я руки себе изрезала, пока дожидалась твоего возвращения в школу?

Загремела музыка с верхнего этажа, басы заходили по стенам. София испугалась, потому что Сергей взял ее за руку, на которой она нарисовала шрамы для Абры: прошло несколько дней, краска смылась, осталось лишь небольшое красноватое пятно на запястье.

— Ты какая-то дикая, София.

— А ты чумной.

Сергей усмехнулся: улыбка вышла у него горькая, как будто приподнятое расположение духа давалось ему с трудом, так что всякое изменение настроения — каким бы оно ни было — сначала делало его печальным.

— Кстати, чем ты будешь заниматься в каникулы? Куда-нибудь поедешь с родителями?

— В смысле?

— На Алтай, не знаю, в Горную Шорию. Да куда угодно.

— Нет, никуда мы не поедем. А ты?

— Тридцатого декабря мы укатываем в Тюмень и возвращаемся обратно одиннадцатого января.

Замолк. И что она должна ему ответить, что она будет ждать его? Или чтобы он взял ее с собой? София попробовала улыбнуться, Сергей принял это за благой знак и начал:

— Не знаю, как ты, а я буду скучать…

Холод ладошек, опирающихся на подоконник. Стены дрожат. Оконные снежинки уродливо мерцают за спиной, еще чуть-чуть, и весь мир распадется, предстанет в свете мириад трупных звезд, и ее бабушки, вставшей из гроба… и не будет ничего, — ни запаха селедки, что исходит из ее внутренностей, — и как только его не чувствует Сергей? — ни запаха лоска, исходящего от Сергея. Правильный мальчик. Целуя такого, чувствуешь, будто целуешь зеленый помидор, взятый с подоконника. С мякотью отрываешь губы. Обмениваешься соками, члены деревенеют — и ты обращаешься в дерево, а спустя век колким январем тебя в лесу рубят лесорубы.

— Ты меня слышала, София? Я буду скучать по тебе.

— Это хорошо, я…

Раздается кашель со спины: неужели Волобуева так скоро вернулась с перекура? Они оборачиваются: с завитыми волосами, нагло улыбаясь, делая огромный шар из жевательной резинки, перед ними стоит переодевшаяся Иванкова.

— Надеюсь, не отвлекаю вас, голубки, — взрыв жевательного шара.

Сергей нахмурился.

— Я, кажется, тебе сказал, чтобы ты держалась от нее подальше?

— Воу-воу-воу, не будь быком, Сергей, тебе не идет, — пузырь снова надувается, но не лопается, — я просто хотела извиниться за свою выходку. Извини меня, Софа, я была неправа, я бываю невыносима, но это не значит, что я ненавижу тебя или там презираю… Это, — шар взрывается во второй раз, на ее глазах показывается влага, неужели она говорит искренне? — следствие того, что я живу одна. Развод родителей подпортил мне характер. Испорченный характер ускорил взросление. Так говорит мой психолог. Одним словом, я неправа. Простите меня.

Она уходит так же внезапно, как появилась. Первое движение Сергея — порыв, желание заставить ее остаться, ему стыдно, что он так грубо поступил с ней. Но почему она подошла к ним именно сейчас? Почему она решила извиниться перед ними двоими, а не перед одной Софией, ведь они виделись каждый день — после того случая, и каждый день Иванкова снова и снова отпускала шпильки насчет ее тетрадок, пенала, волос. Стерва. Ей было важно показать